Разговор о высоких вещах посреди пепелища
Пять дней в Архангельске и Верколе гостили Тэмо Эсадзе и Дмитрий Шевченко. Тэмо — человек для Архангельска не чужой, он режиссёр киносаги «Две зимы и три лета» по тетралогии Фёдора Абрамова Пряслины», фильма «#ВПОИСКАХАБРАМОВА», который дебютировал в декабре прошлого года в Архангельске на фестивале Arctic Open. Дмитрий Шевченко — известный актёр, в киноленте Теймураза он сыграл роль Петра Житова. А сейчас готовится к роли Фёдора Абрамова в четырёхсерийном художественно-публицистическом фильме, который собирается снимать Тэмо Эсадзе.
Мы встречались, разговаривали, гуляли по Архангельску. А сегодня Тэмо Эсадзе на своей странице в соцсети разместил свои впечатления и мысли о нынешней поездке на север.
Концентрат культурной беспомощности
Эта моя поездка на Север в эмоциональном плане была, пожалуй, самой тяжелой. Даже несмотря на встречи с прекрасными людьми, даже несмотря на то, что семнадцать лет, в течение которых мне довелось не единожды бывать как в самом Архангельске, так и в разных частях его области, приучили меня к бесконечно уходящей натуре прошлой, некогда устоявшейся жизни. То, с чем я столкнулся сейчас, стало каким-то жутким концентратом накопившихся несообразностей, преступной запущенности и культурной беспомощности, наплевательского отношения к людям и к их истории.
Я хочу напомнить особенно горластым «государственным патриотам», что Архангельск — это первый морской порт России, некогда известный всему миру, что именно это место — родина русского военно-морского флота. Звание Города воинской славы, конечно, почетно, но именно Архангельск, пожалуй (не в обиду другим городам), всей своей потрясающей биографией, стойкостью, характером, выдержкой его жителей заслужил звание Города-героя.
Только представьте себе, в годы войны архангелогородцы умирали от голода почти так же, как защитники осажденного Ленинграда! И это несмотря на то, что он не был в блокаде, даже напротив — через Архангельск проходила одна из основных «дорог жизни», обеспеченная северными конвоями. Сколько нужно иметь мужества, веры, чтобы не требовать себе равных со всеми условий, а всё, до последнего зерна отдавать Родине.
И вот этот самый город сегодня находится в чудовищном состоянии. И жилой фонд, и городская инфраструктура, и памятники, подавляющее большинство которых не соответствует ни качеством, ни содержанием статусу великого города, колыбели свободной русской души.
Растерянный Пётр на узнаёт город
Просто напомню – на Севере никогда не было монгольского ига, никогда не было крепостного права. Воспитанные старой верой, суровой северной природой, архангелогородцы как никто знали, что такое чувство меры, что такое вкус. Иконописное северное письмо — это абсолютно уникальное явление мировой культуры. Деревянное зодчество, народные ремесла, — от всего этого захватывает дух. Подобного рода взвешенность и достоинство мы можем встретить только в высочайших проявлениях человеческой деятельности. Но все это в прошлом. Это уже не про нас.
Что это за зверинец псевдопамятников на Чумбаровке?! Неужели кич с Сеней Малиной, оседлавшем рыбу-член или аттракционный (гениальный) Писахов с затертым носом алкоголика — истинный мещанский удел наследников поморов? Сразу вспоминаю зверушек Церетели на Манежной площади и дегенеративный парк Зарядье напротив Кремля.
Чумбаровка сегодня выглядит удручающе именно потому, что количество безвкусицы, несоответствия, пугающей культурной неразборчивости неминуемо перешло в качество. Потому уже не удивителен маргинальный контекст набережной, где даже выдающийся антокольский Петр на постаменте, безобразно замазанном цементом, растерянно смотрит и не узнает свой город. Потому прогулка по Соломбале, знаковому месту русской истории, превращается в муку и зубовный скрежет, ибо всё — буквально всё и на каждом шагу — кричит от боли тотального разложения.
Время атлантов ушло
Поездка на Пинегу лишь укрепила меня в мысли о том, что именно последние 20 лет благополучно разрушили весь уклад жизни северного человека, его среду обитания. Семнадцать лет назад деревянные кони в Верколе, Явзоре, Острове, Городецке были само собой разумеющимся делом.
Огромные, чаще трехэтажные, дома позапрошлого века, хранившие следы топоров их архитекторов с датами 1859, 1861, 1865, как диковинные корабли, выстроившись уличными рядами, завораживали своей фундаментальностью, надежностью, вечностью. Их цветовая гамма была прямым продолжением самой природы, дома ни в коей мере не соперничали с ней вычурностью, крикливостью. Казалось, они так и выросли тут вместе с полевыми цветами. В этой поразительной сдержанности был какой-то особый, почти божественный смысл.
Теперь на Пинеге дуют другие ветра. Трудно осуждать людей, с трудом сводящих концы с концами, за желание соответствовать масштабу собственного жилья. Время атлантов, кажется, окончательно ушло в прошлое. А вместе с ним и деревянные небоскребы, на смену им пришли уютные сайдинговые домики, выкрашенные, как правило, в яркий аляповатый цвет колора телеканала Домашний.
Если понимают, то всё ещё хуже
Кто-то скажет, ну и правильно, к чему сегодня хоромы, рассчитанные на одновременное проживание трех десятков членов семьи. Теперь так не живут, да и топить такой дом себе дороже. Поживи-ка в таком доме сам, быстро взвоешь. Всё правильно. Комфорт прежде всего. Да и не экономично. Вот только мировой опыт показывает — там, где нация теряет свой идентификационный культурный код, мощной самодостаточной экономики не будет никогда.
Маргинальная среда — удел неоколоний. Посмотрите, как ревностно хранят вековые традиции (и в первую очередь архитектурно-ландшафтную среду) наиболее успешные в экономическом плане страны — Германия, Великобритания, Франция, Италия, Япония, Китай. Даже Соединенные Штаты с несравнимо более бедной в исторической перспективе традицией хватаются за каждую запятую своего культурного контекста. Традиция — это залог развития.
К сожалению, люди, которые многие годы облечены полномочиями, которые по поводу и без повода кричат о патриотизме и величии России, этого не понимают. Или понимают, но тогда всё значительно хуже. Хуже, если это осознанная, целенаправленная политика уничтожения северной русской культуры.
Согласитесь, для такого рода предположений есть вполне веские основания. На поверку всё определяют «экономическая целесообразность», «перспектива и бесперспективность». Пинежье видится сегодня в первую очередь колымой «зеленого золота». Всё остальное неважно. Туризм, говорите? Это в идеале, Пинега могла бы быть туристической Меккой России. Как, впрочем, и Онега, и Мезень, и Сольвычегодск… Но это в идеале. Если закрывать на все глаза.
Вагон из «тех» времён
Возвращались в Архангельск мы поездом. Впрочем, как ехали и в Карпогоры. Разница лишь в том, что решили сменить мучительный сидячий вагон на плацкарт. Тем паче, что поезд идет пять часов, и эти пять часов — глубокая белая ночь.
Однако поспать не удалось — страшная духота, кашель, чихание… Чтобы было понятно, сейчас в Архангельской области довольно серьезная эпидемиологическая ситуация, и в частности, в Пинежском районе. Однако об этом забываешь в вагоне из времен, когда человек был просто шпунтиком в стройной системе государственной жизни.
Эх, посадить бы в этот самый поезд всё наше руководство сверху донизу, так, чтобы проехались по реальному пепелищу своих деяний и не пять часов. По всей стране — с остановками, перекурами, разговорами по душам. Это вам не на вертолете, тут любая задница быстро все поймет.
Крепость помнит, в отличие от людей
Последним пунктом моего пребывания в Архангельске стал остров Бревенник и соседствующая с ним Петропавловская (Новодвинская) крепость. Я видел ее те же семнадцать лет назад, когда она была еще зоной. Мы искали каменную стену для сказки, эту кладку потом обрабатывали в компьютере.
То, что я увидел теперь, не поддается описанию. Нет, стена на месте, и даже в некотором смысле похорошела — нашлись, наконец, люди, которым небезразлична участь одного из важнейших памятников русскому духу, воинской славе. Переданная в ведение краеведческого музея крепость медленно оживает, будто вопреки всему — нежеланию обратить на нее серьезное внимание, хроническому безденежью.
Не её вина, что в памяти людей её гораздо более успешная младшая сестра и тёзка в славном городе Санкт-Петербурге. В отличие от людей, которых одолело беспамятство, она ещё помнит шведские корабли в устье Двины и свою первую — первую в России — победу на воде.
Сегодня она снова сражается. Только теперь ее одолевают горы строительного мусора, больше похожего на гигантскую свалку, и всё то же, фактически полное, бездорожье.
Россия колонией не была и не будет
Глядя на этот постапоколиптический пейзаж, я вспомнил свое детство, когда по телевизору, для того, чтобы показать, какие империалисты сволочи, заслуженный советский пропагандист товарищ Зорин или менее заслуженный, но тоже пропагандист, товарищ Жуков (Юрий) крутили кадры нищих кварталов какой-нибудь Гватемалы или Гаити. Несчастные, живущие в коробках и питающиеся очистками люди затравленно глядели в объектив камеры, и в их взгляде читалась безнадежность.
Мы не Гватемала и не Гаити. И довести нас до такого состояния, верю, невозможно. Тем паче, что есть еще и крайне раздражающий фактор в виде горных хребтов свежего леса, предназначенного для вывоза в неизвестном направлении.
Так вот, я убежден, колонией Россия никогда не была и никогда не будет. И те, у кого на этот счет, есть другое мнение, глубоко заблуждаются. Просто они не знают нашу историю. Не ту, которую всячески пытаются переписать, а ту, которая была на самом деле.
Попытаться сохранить для детей и внуков
Рано или поздно всё обязательно будет расставлено по местам. И простой человек, живущий в России, однажды обязательно почувствует себя хозяином своего дела, своей судьбы. Наверное, смешно говорить об этих высоких вещах, стоя посреди пепелища. А что, если не смешно? Ведь та же северная культура, северная традиция свободолюбия, свободомыслия, личной ответственности и глубокой — неподдельной — любви к своей земле, по большому счету, и есть самый современный и самый продуктивный взгляд на жизнь.
Убежден, всё это еще обязательно воскреснет если не в нас, то в наших детях и внуках. Только мы должны им помочь, а значит, попытаться не растерять хотя бы то, что осталось. Что мы сами еще в состоянии сохранить.
